Archive for Հունիսի 2014
Выученная беспомощность. Стресс лишает нас воли
Что такое неконтролируемый стресс? Что такое неконтролируемый, я скажу несколько позже, а вот что такое стресс вообще? Не претендуя на академическую тщательность, стресс – это неспецифическая реакция организма на новизну. Что значит неспецифическая? Понятие связано с именами таких ученых, как Уолтер Кеннон и Ганс Селье, продемонстрировавших, что самые разные состояния – боль, страх, гнев – у животных сопровождаются выбросом адреналина. Неспецифичность в том, что на животное могут воздействовать самые разнообразные стимулы, как физические (жара, боль, шум), так и социальные (перенаселенность, угроза атаки хищника), и все они сопровождаются однотипной реакцией, которая и называется стрессом. Alarm – это первая стадия стресса, буквально – призыв «к оружию, тревога». И неспецифичность тесно связана с тем, что это реакция на новый стимул, такой, для которого у нас нет готовой программы действий.
В качестве примера расскажу небольшую криминальную историю. Некая женщина залезла в переписку мужа и узнала, что он находится в близких отношениях с молоденькой девушкой. Взяла нож, пистолет, газовый баллончик и отправилась, как потом объясняла в полиции, «поговорить с ней». Заурядное, казалось бы, происшествие, но тут особый случай: женщина была полковником НАСА, астронавтом с огромным опытом полетов в космос, причем она летала в должности командира корабля. Представитель НАСА тогда извинялся, говорил, что, видимо, допущена какая-то ошибка при тестировании, может быть, надо вообще пересмотреть всю эту систему проверки кандидатов в астронавты. Ведь бытует мнение, что астронавты – люди особые, сделанные из стали, тефлона и карбона, им все нипочем, ко всем стрессогенным ситуациям они подходят легко, готовы ко всему. А наша героиня испытывала стресс в этой ситуации, и ясно это не из намерения убить соперницу, а из того, что, отправляясь в путешествие длиной тысячу миль, она надела подгузник, который надевают перед полетом в космос. Проехала эту тысячу миль, не остановившись ни разу, а ведь совершенно незачем было так стремиться не делать остановок – экономия времени ничтожна, к тому же тело затекло, благодаря чему, наверное, соперница в итоге и осталась жива, смогла увернуться. Именно неадекватность поведения и вызвала сомнения в стрессоустойчивости субъекта.
Таким образом, тренированный не значит устойчивый к стрессу. Тренированный человек подготовлен к каким-то конкретным ситуациям, определенным стимулам. |
Женщина-астронавт всю жизнь провела на космических тренажерах, и жизнь обычной женщины прошла мимо нее. К 45 годам, а именно столько ей было в тот момент, известие об измене все же не приводит к такому шоку, ничего приятного в этом нет, конечно, но нет и абсолютной новизны. А она оказалась в ситуации, новой для нее, и никакая астронавтская тренированность справиться со стрессом не помогла.
Теперь я расскажу о том, как мы вообще принимаем решения. Сначала возникает потребность, на ее основе формируется мотивация, затем – ключевой стимул, который маркирует ситуацию как знакомую, и далее используется готовый ФКД – фиксированный комплекс действий. Целые комплексы действий фиксируются у нас по мере накопления жизненного опыта, и мы их используем в различных ситуациях. Если их мало, это плохо, если много – здорово. Но это работает, когда все понятно, когда найден ключевой стимул. В теории, если он не найден, вырабатывается новая программа действия. Но это в теории или в ситуациях, когда есть время подумать или если наша мотивация не так уж сильна, нам не очень важно, как события будут развиваться дальше.
Но чаще всего при сильной мотивации и дефиците времени возникает так называемая смещенная активность, то и есть стрессорное поведение. Это неадекватная активность в незнакомой ситуации. Неадекватна она актуальной потребности. |
Например, есть потребность, но нет программы действий, поэтому человек в растерянности начинает мыть посуду, хотя ему сообщили какое-то неприятное известие. Он просто не знает, как реагировать.
Стресс нельзя назвать абсолютным злом. Стрессорная реакция – результат длительной эволюции. Какой была главная потребность животного на протяжении всей эволюции? Убежать от опасности, не быть съеденным. Сегодня большинство потребностей человека обусловлены социально, но нам никуда не деться от рудиментарных реакций. Каждый попадал в ситуацию, когда его вызывают к начальству, а он не знает, что его там ждет, – повышение или увольнение, похвала или разнос. В этой ситуации нужно только, чтобы голова получше работала, чтобы мозг хорошо снабжался кислородом.
До кровопролития-то в кабинете руководства редко доходит, но наш организм на всякий случай готовится к ранению. |
Происходит выброс в кровь разных веществ, сердце начинает колотиться. Поэтому частые стрессы приводят к болезням. И все же существует тип стресса, который считать абсолютным злом можно.
Это и есть неконтролируемый стресс, возникающий в ситуации, к которой невозможно приспособиться, которую невозможно избежать и, самое главное, невозможно предсказать. |
Если присутствуют хотя бы два из трех признаков, неконтролируемый стресс приносит нашему организму огромный вред. Непредсказуемость здесь – самый негативный фактор. Причем ужасна не только непредсказуемость возникновения стимула, но и непрогнозируемость прекращения его действия, как, например, в ситуации с экзаменатором, который слушает студента, но никак не реагирует на сказанное им, не давая понять, в правильном ли направлении идет ответ.
Неконтролируемый стресс и выученная беспомощность
У животных неконтролируемый стресс приводит к состоянию выученной беспомощности. В 1913 году наша соотечественница Наталия Шенгер-Крестовникова провела эксперимент: учила собаку различать круг и эллипс. Круг поощрялся едой, эллипс – нет, и собака очень быстро стала отличать их друг от друга. Но потом Шенгер-Крестовникова принялась видоизменять эллипс, приближая его вид к виду круга. Когда различие сделалось трудно определяемым на глаз, собака перестала дифференцировать эти стимулы и две недели пыталась понять, когда ей дадут еду. В результате животное заработало, как тогда говорили, невроз, а сегодня мы называем это выученной беспомощностью. Собака постоянно лежала, потеряла аппетит, у нее ухудшились когнитивные показатели, она забыла все, чему до того научилась. Очень похоже на симптомы депрессии у человека. Что интересно: собака не испытывала физических страданий, голода, боли. Она пыталась понять закономерности, а ей это не удавалось. Кстати сказать, у животных есть потребность улавливать эти закономерности. Но это уже скорее относится к теме интеллекта животных.
Вспомним высказывание Ницше, его очень любят цитировать: все, что меня не убивает, делает сильнее. И Ницше тут абсолютно не прав. То же состояние выученной беспомощности, конечно, не убивает, но сильнее не делает, оно приводит к развитию соматических и психических расстройств. |
Выученная беспомощность в результате неконтролируемого стресса – это модель депрессии. Мы можем на животных моделировать это заболевание и изучать его.
Длительный опыт поражения при социальных контактах – очень интересная модель депрессии, ее автор – Наталья Кудрявцева. Мыши очень драчливы по своей природе. Наталья Николаевна подсаживала победителей поединков среди двух самцов к проигравшим, таким образом у нее получалась группа особей, в течение продолжительного времени терпевших поражения. У них также развивалось состояние выученной беспомощности, имевшее все признаки депрессии у человека. Это напоминает эндогенную депрессию как результат стресса повседневности. Депрессии делятся на реактивные и эндогенные. В случае реактивной можно выделить событие, ставшее спусковым механизмом развития депрессии: какая-то личная катастрофа, потеря, даже увольнение. Но часто при опросе больного такого события не обнаруживается, и тогда депрессию считают эндогенной. Но откуда она берется? Чаще всего это реакция на накопление стресса повседневности, он формируется в результате мелких неприятностей, происходящих в огромном количестве. Окружающие удивляются: вроде у парня все было хорошо, с чего бы это он попытался покончить с собой?
Неконтролируемый стресс как инструмент управления человеком и обществом
Еще одно опасное следствие неконтролируемого стресса – повышение управляемости отдельной личности и целых коллективов. В этом случае стресс, конечно, создается искусственно, потому что управляемость для любого руководителя, будь то начальник или глава семьи, это главное достоинство человека. |
Даже Дед Мороз спрашивает детей: вы хорошие, вы послушные? Вы можете быть подлым, но послушным, а значит, хорошим.
Есть притча: тиран спросил совета у более опытного коллеги – как не потерять власть? Совет заключался в том, чтобы уничтожить всех выдающихся людей на подвластной территории, не имеет значения, в чем именно они являются выдающимися, – все они плохо управляемы в силу высокой самооценки, имеют свое мнение и не склонны воспринимать указания начальства как аксиому, подвергают их сомнению. Метод эффективен, но есть и недостаток: быстро возникает дефицит специалистов. Поэтому часто используют другую технологию – искусственно создается ситуация непредсказуемости, что приводит к выученной беспомощности и подавлению воли.
Как этого добиться? Очень просто. В любой религии существует понятие греха, неправильных действий, за которые человек будет наказан. Грехом объявляется все, что приносит удовольствие, в первую очередь, конечно, секс, но даже и смех, шутки. А у нас есть потребность в развлечении. И вот так каждый человек оказывается в ситуации, которой невозможно избежать: есть потребность в сексе, в смехе, но все это наказуемо. Осознание собственной греховности давит на психику.
Другой вариант – государство скрывает законы от граждан. У Светония читаем, что император Гай Калигула очень долго не обнародовал законы о налогообложении, а когда все же опубликовал, то написаны они были так мелко и повешены так высоко, что прочесть оказалось практически невозможно. И вот так все, кто был связан с торговлей, попали в ситуацию полной неопределенности – платить-то налоги надо, а как, никто не знает. Это было сделано, конечно, намеренно. Мне очень нравится цитата: «Только романтические ослы ищут загадки, тайны, сюжеты и чудеса в мирах непознанного и непостижимого; нет ничего более таинственного, загадочного и потрясающего воображение, чем мир советских законов и установлений». Мы не знаем, специально ли они писались так, чтобы создать у людей неконтролируемый стресс, но они в нем постоянно находились.
Самый яркий пример использования этой технологии в больших масштабах – это так называемые трудовые лагеря нацистской Германии. Это не концентрационные лагеря, не лагеря уничтожения. Туда попадали граждане Германии, проявлявшие некоторое вольнодумство, их там перевоспитывали, потому что «труд освобождает». Но это был труд иррациональный: вырыли канаву и тут же ее зарываем. Постоянно менялись правила – вчера сюда можно было ходить, а сегодня за это наказание – карцер. Много там всякого было, и через несколько месяцев человек выходил, полностью лишенный собственных волевых импульсов, он переставал обсуждать приказы, предпочитая повиноваться сразу. Среди заключенных оказался профессиональный психолог Бруно Беттельхайм. Он быстро вычислил метод создания неконтролируемого стресса для подавления воли и назвал это формированием детского мироощущения – для маленького ребенка действительно успешная стратегия поведения – полное послушание. Ребенок не может сформулировать и понять, почему на стул забираться можно, а на подоконник нет. Поэтому естественно сначала спросить у мамы, можно ли, а потом действовать.
Беттельхайм провел в лагере девять месяцев, но довольно скоро нашел способ сопротивления: делать все, что не запрещено. Это смещенная активность: ты не можешь сбежать из лагеря, не можешь предсказать ситуацию. Не запрещено чистить зубы – делай это, потому что это ты решил. |
Этот метод смещенной активности и используется для предотвращения вредных последствий неконтролируемости.
Подавление воли на работе, в семье и школе
А мы с ними встречаемся очень часто. Именно поэтому на работу предпочитают брать людей до тридцати – в сорок лет специалист будет претендовать на собственное видение с большей вероятностью и не станет слепо следовать указаниям руководства. А молодого сотрудника ставят на место очень быстро, поместив его в ситуацию неконтролируемого стресса, например, давая задание, которое невозможно выполнить. Вот вам и выученная беспомощность.
В школе учителя делают то же самое. Если ребенок, что называется, шалун, мешает, его можно вызвать к доске и задать ему вопрос, к которому он явно не готов, – «опять двойка» и подавленность. Ребенок действительно начинает меньше вертеться. Еще один пример – переучивание левшей.
Как объяснить ребенку, что надо держать ручку или вилку в той руке, в которой держать их неудобно? Никак, только путем подавления воли. Среди переученных левшей очень много людей безынициативных. Это результат такого подавления. |
Семейные отношения. Почему-то принято считать «Укрощение строптивой» веселой комедией. Перечитайте – ничего веселого. Он морит ее голодом, говорит нелепости, заставляет поступать по-дурацки, в итоге строптивая Катарина превращается в покорную жену. С этим мы сталкиваемся не только в литературе. Например, муж полностью обеспечивает жену, не пускает ее на работу, дает ей деньги, но требует предъявления всех чеков. Формально поводов жаловаться нет, да и муж вроде бы прав, он же зарабатывает. Но необходимость постоянно давать отчет приводит женщину к психическим расстройствам.
Дети и родители. Заботливые родители – это замечательно, удобно детям и спокойно взрослым, но постоянный контроль воспринимается детьми крайне негативно. Гиперконтроль со стороны взрослого ставит ребенка в неконтролируемую ситуацию, где родители опережают все его желания и стремления. Как в недавно просмотренном мною фильме: дети выпрашивают у матери котенка, а она не разрешает. Они экономят деньги на завтраках и покупают его сами, мать выбрасывает котенка на улицу. В финале дети приходят домой, а мать встречает их с котенком, по задумке авторов, это такой мажорный аккорд, все якобы хорошо. Но на деле мать просто показала детям, что от них ничего не зависит, их желания не имеют значения, только она может решать. Дети в таких ситуациях неосознанно применяют метод смещенной активности. Именно это часто лежит в основе преступлений, совершаемых подростками.
Никакой корысти – семья обеспеченная, можно сказать, благополучная. А подросток идет грабить ларек. Почему? Взломать ларек – это собственное решение, а не решение родителей, вот почему. Это субъективизация контроля. |
В этом же заключается причина капризов животных. Да, хозяин определяет, когда гулять, куда идти. Но иногда умная собака вдруг выскакивает на проезжую часть, хотя прекрасно знает, что это запрещено и опасно. Думаю, механизм тот же.
Смещайте активность и получайте образование
Субъективизация контроля благотворна, что подтверждают и лабораторные эксперименты. Крыс привязывали за лапки, растягивали на спине и оставляли в таком положении на полчаса. Конечно, животные испытывали огромный стресс. Но половине предлагалось грызть палочку, и у этих особей проявления стрессорных реакций были куда менее выраженными. Животное не могло избавиться от этой позы, но оно смещало активность, грызя карандаш.
Другой пример: если крысу поместить в условия, когда ее внезапно и с непредсказуемой периодичностью будет бить током, у нее сформируется выученная беспомощность. Но если посадить в клетку двух крыс, этого не произойдет, потому что они будут драться друг с другом, проявляя таким образом свою волю. Возможно, этим объясняется насилие в местах лишения свободы.
Уйти от негативного воздействия неконтролируемого стресса на психику можно, выбрав смещенную активность.
Популярность компьютерных игр отчасти вызвана потребностью компенсировать социальные поражения востребованностью в каких-то других сообществах. И это личный выбор – не просто терпеть, а чем-то заниматься. |
Метро. Выносить духоту и давку гораздо проще, если вы что-то делаете: сочиняйте стихи, переводите анекдоты, решайте задачи. Тогда эта тягостная ситуация, которой невозможно избежать, будет переноситься куда проще.
Да, к стрессу нельзя подготовиться. Но один стратегический метод есть, и это образование. Американцы проводили такое исследование: кто лучше приспосабливается к условиям войны, которые, конечно, сильно отличаются от привычных нам. Выяснилось, что это люди с высшим образованием. Их результаты куда лучше, чем у людей с криминальным прошлым, что, казалось бы, противоречит житейской логике. Почему? Что есть образование, зачем мы вообще учимся? Не ради конкретных знаний, их можно получить из книг. Нет, высшее образование в большей степени учит учиться.
Эти невозможные армяне – Лоуренс Аравийский
Thomas Edward Lawrence, CB, DSO (16 August 1888[5] – 19 May 1935), known professionally as T. E. Lawrence, was a British Army officer renowned especially for his liaison role during the Sinai and Palestine Campaign, and the Arab Revoltagainst Ottoman Turkish rule of 1916–18
http://aftershock.su/?q=node/36486
Преамбула.
Интересно взглянуть на это историческое интервью в призме происходящих в последнее время событий на Ближнем востоке.
Откровения Лоуренса Аравийского
Американский журналист Линкольн СТЕФФЕНС описывает свое интервью с британским разведчиком Лоуренсом АРАВИЙСКИМ как самое необычное за всю свою журналистскую жизнь. Человек, способствовавший созданию королевства Ирак, остался таким же таинственным в частных беседах, каким он выглядел в публикациях периода своей политической активности.
Материал был написан во время мирной конференции в Париже в 1919, впервые опубликован в журнале “Аутлук энд индепендент” в 1931 и не потерял актуальности по сей день.
Это интервью было моим. Я был его инициатором, моей целью было выудить что-нибудь у этого пионера Империи о практической политике в Малой Азии и на Ближнем Востоке, и мне казалось, что я направляю течение беседы. Только впоследствии я осознал, с некоторым шоком, что и он преследовал свою цель, и целью этой было внушить мне британскую идею американского мандата над армянами.
Но я был восхищен и ничуть не унижен, обнаружив, несмотря на свою приверженность самоопределению, что есть особый смысл в том, чтобы мы, американцы, пересекали полмира, взваливали на себя заботу об армянах и не только для того, чтобы спасти их от турок, греков, французов, итальянцев, британцев и самих себя, но в какой-то степени спасти себя от самих себя и от них.
Для мечтателя-неудачника, подобного мне, в нижайшей из наций таилась непреодолимая притягательность. Так я и сказал.
Этот британец явно оценил сказанное мною.
Мне казалось, что он с наслаждением рассмеется — или что-то в этом роде; он раздулся до размеров Британской империи, и казалось, вот-вот лопнет. Но он не лопнул, не рассмеялся, не выразил ничего похожего на юмор. После долгой паузы он процедил: “Точно”.
И затем, после следующей паузы, заговорил серьезно, даже скучно, об американском идеализме. Он находил его очаровательным: я полагаю, слишком очаровательным.
Мы, американцы, чересчур идеалисты. А армян он считал чересчур практичными. Мы дополняли друг друга, таким образом, мы были лекарством для них, они — для нас: два безнадежных случая, особенно армяне.
Я обнаружил, что он испытывал невыразимое сострадание, или, если можно так выразиться, – определенное знание армян, позволявшее ему понимать по-человечески турок или других ближайших соседей армян, кто когда-либо пытался истребить эту сиротскую расу. Казалось, именно это он и считал нужным проделать с армянами.
Он не высказался явно. Его метод заключался в том, чтобы, не высказываясь самому, вынудить меня написать все в такой форме, чтобы он мог в случае необходимости отрицать все. Так, он не сказал, что армяне должны быть полностью истреблены. Он только дал мне понять, что это было бы единственным решением армянской проблемы: и именно этим объяснялось его желание, чтобы мы, американцы, взяли на себя эту заботу.
Он считал, или внушил мне, что туркам не следует браться за это: они слишком примитивны и не христиане. Греки же испытывают от этого чрезмерное наслаждение и неэффективны: они ничего не доводят до конца, и когда их антиэстетичное наслаждение от избиения армян будет удовлетворено, они остановятся. И так со всеми остальными древними соперничающими расами. Они останавливались, не истребив всех армян до единого.
Даже если они брались за дело сообща, то неизбежно оставляли парочку тут или там: Адама и Еву, которые, как только улучали момент, плодились, плодились и плодились. Так что при следующем посещении Армении там можно было обнаружить миллионы и миллионы армян, смиренных и униженных, но при этом днем занятых бизнесом, а по ночам тайно плодящихся, медленно распространяющихся и распространяющихся.
Он открыл передо мной все свое мальтузианское отчаяние и ужас перед армянами, так что я чуть было не проглотил все целиком, всю схему американского мандата над армянами.
Меня спас мой американский юмор.
“Но почему бы британцам самим не выполнить эту задачу?” — спросил я и, предвкушая его чувство юмора, улыбнулся.
Увы. Он не уловил американского юмора, я думаю. Он подождал, пока с моего лица не исчезла ухмылка, и ответил серьезно.
“Буквальное избиение армян, – возразил он, – вызовет скандал, если британцы совершат его”.
И он объяснил, что хотя Империя пережила подобный шок и должна пережить еще, не следует без необходимости сотрясать ее сейчас.
Британская империя — это прототип мирового управления. Все наши великие проблемы — войны, революции, забастовки, бедствия и т. д. — все это следствие того, что земля не управляется как целое. Британия в один прекрасный день положит этому конец.
Но Империя все же молода, сравнительно невелика, слаба и обременена проблемами. Подумайте об островах, колониях, стратегических пунктах, морях, торговых путях — всех новых тяготах и ответственности, обрушившихся на Империю вследствие краха германского империализма! Нет. Империя должна быть избавлена от этого в настоящее время. Позже, когда британское владычество распространится с вод до суши, до всей суши, тогда Великобритания сможет выдержать подобный шок, но пока нет, не сейчас, не в младенческом состоянии Империи.
Более того, протянул он, британский империализм в этом состоянии заинтересован более в натуральных ресурсах, чем в человеческих.
Англичане — практичный народ, не идеалисты. Они осознают, что мировое управление должно быть основано не на “вашей” Лиге Наций, т. е. идеях и идеалах, но на реальных вещах — нефти, воздухе, море. “Но, – возразил я, – в Армении есть плодородные земли и богатые месторождения”. Он сохранял спокойствие и молчал так долго, что я решил, что загнал его в угол: что он не знал о богатстве Армении.
Но тут он вновь начал раздуваться, рискуя разорваться в клочья. И как я хотел, чтобы он рассмеялся! Я думал, это раскрепостит и меня и его. Но нет. Он даже не улыбнулся. Он только протянул паузу и затем напомнил мне, что Армения должна быть разделена. В одной части должны быть природные богатства, в другой — ничего, кроме армян.
Мандат над армянами должен быть дан Америке — не Британия, но столь же мощный партнер должен получить Армению.
“Но, – возразил я, – что за польза от природных богатств страны без народа, разрабатывающего их? Шахты, нефтяные месторождения, тучные земли — природные ресурсы, – терпеливо объяснял я ему, – не представляют пользы для капитала без труда. И жители страны являются естественным трудовым ресурсом, самым дешевым и послушным”.
Он был утомлен, раздосадован, как я мог видеть, но остался вежливым, он продолжал слушать, и я приводил ему примеры один за другим – как из американских, так и из британских колоний, чтобы доказать ему, что было бы ошибкой отлучить народ от ресурсов страны.
Они должны развиваться вместе, как оно и бывает обычно. Другого пути нет. Я описал ему беспомощность турок или французских банкиров, или других неработающих людей, пытавшихся добывать богатства Армении без армян. И я распространял свое красноречие в направлении, показавшемся мне очень удачным.
“Я провозглашаю, – восклицал я, – не идеалистически, не “Армения для армян”, но практически, “армяне для Армении”. Он смерил меня с ног до головы с интересом, как если бы получил новое представление о нас, американцах.
Я сказал ему, что он не знает нас, но он возразил: “Любой разумный англичанин может понять любого неразумного американца”.
Что-то в этом роде, породившее у меня ощущение, что он воспринимает нас совершенно неверно, и я решил доказать ему, до того как он разделается со мной, что мы, американцы, вовсе не такие совершенные идеалисты, как он и большинство европейцев заключили на примере президента Вильсона.
“Если мы, американцы, завладеем армянами, – объявил я, – мы сделаем это для их же пользы.
Мы должны управлять ими лишь до тех пор, пока они не смогут управлять собой сами”.
“Да, да, мы все это понимаем”, – сказал он. Но я чувствовал, что это не так, и продолжал раскручивать свой силлогизм.
“Ну, хорошо, – тактично сказал я, – вы должны согласиться, что на пути к самоуправлению мы должны будем заставлять армян работать. И так как невозможно заставить людей работать, не имея объекта труда, мы будем нуждаться в шахтах и землях Армении: не для того, чтобы эксплуатировать их богатства, но в качестве тренажера для обучения их индустрии, бережливости и всем христианским добродетелям с тем, чтобы обратить их в хороших людей и хороших граждан”.
Он выглядел обескураженным.
Я не понимал, в чем дело, пока он не объяснился.
“У армян нет недостатка в бережливости, – сухо сказал он, – и, конечно, вы знаете, что они христиане, древние христиане?” Конечно, я знал это, только забыл в своем энтузиазме.
Однако он поймал меня на этом, и я вернулся на круги своя.
“Но, – сказал я, – армяне должны работать. В этом секрет успеха, все равно, для человека или для нации, в работе, упорной работе. И армяне должны иметь Армению, чтобы работать над ней”.
“Армяне не будут работать, – заявил он. — Вот в чем беда вашего плана и беда армян. И это беда всех древних рас, некогда цивилизованных, изучивших правила игры, которые однажды, завладев миром и поуправляв им, потеряли власть и деградировали.
Они продвинулись вперед в логике, психологии, физиологии. Им не нужен тяжелый труд.
В этом они отличаются от младенческих, по-настоящему отсталых наций, с которыми вам, американцам, приходилось иметь дело. Примитивные народы всего-навсего ленивы. Их можно заставить работать и развиваться, можно эксплуатировать их, если хотите. Они не безнадежны, от них есть определенная польза. Но эти выдающиеся народы, экс-цивилизованные нации — они не ленивы.
Они чересчур интеллектуальны, чтобы работать на других. Они эксплуатируют самих себя, инстинктивно, врожденно, безнадежно.
Все нации состоят из развивающихся людей. Они говорят о развитии своей страны, но здесь есть обратная связь: их страны развивают их. И древние нации представляют тип людей, которые творят новые.
Эти древние народы являются результатом эволюции. На берегах Средиземноморья вы можете увидеть то, что вы отбираете, воспитываете, развиваете дома сейчас. Выжившие древние расы по своему характеру являются коммерческими, как ваша”.
“Наши, – поправил я, – включая и Англию”. Он продолжал.
“Вы, новые нации, должны понять на примере старых народов, – повторил он, – что современные представители даже великих и славных наций являются неизбежным и естественным продуктом искусственного отбора в обществе, которое заключает в тюрьму храбрых, изгоняет оригинальных, подавляет массу, душит любое отклонение от среднего и культивирует смиренных, ловких и терпеливых.
Потому что это соответствует коммерческому типу. Современные греки являются прямыми наследниками эллинов, и их неприятнейшими чертами являются те, что восходят к древней греческой культуре; не к великим, исключительным личностям, ораторам, певцам и скульпторам, а к средним грекам, практиковавшимся в бизнесе, тем, кто приговорил Сократа к смерти. Египтяне являются пра-пра-пра-правнуками египетской культуры, запоздалым ответом на загадку Сфинкса, так красиво оставленную их предками.
Сегодняшние арабы — это пыль пустыни. Они лишены искусства, обычаев, ремесел древней цветущей Аравии”.
Он предвосхитил мой протест. “Древние греки, египтяне, сирийцы, турки наконец, они тоже имеют своих гениев — поэтов, художников, полководцев, которые завоевывали отсталые народы, и капитанов индустрии, давших им работу, и они также имеют свой собственный рабочий класс. Но отборные особи, аристократы, богачи не сохранились.
Они даже не выжили. Дети удачливых, богатых, обладающих властью, привилегированных провалились к чертям. И удачливые поколения трудящихся, перерабатывающих, недоедающих, бездуховных и дисциплинированных, опустились до уровня тупых рабов, вымерли или были истреблены.
Именно средний класс доказал и доказывает способность к выживанию в обществе, низший средний класс. Итак, вы имеете сейчас весь древний мир, заселенный практически одними бизнесменами, мелкими бизнесменами, торговцами, лавочниками, ростовщиками, лоточниками — не производителями. Они будут покупать и продавать и, происходя от покупателей и продавцов, будут победителями в коммерческой конкуренции — из поколения в поколение. Они ездят торговать по всему миру: не созидать, не организовывать, строить, планировать или работать.
Их братья, которые занимались подобными вещами, погибли, не оставив наследников. Нет, только смиреннейшие, наиловчайшие торговцы выжили, и их мы видим повсюду, прокладывающих свой путь.
Я встречал арабов в колониях Южной Америки, торгующих и богатеющих. И что касается сирийцев, греков и армян… “
“И евреев”, – ввернул я. Он проигнорировал.
“Мои древние народы, – сказал он, – поедут повсюду, где есть рабочие руки, тихо промышляя, смиренно страдая, копя деньги, работая. Да, они работают так, как не снилось рабочим. Они работают, как работают только бизнесмены, долго, тяжело, приближаясь к вожделенной прибыли. Но они не будут трудиться. Они не могут. Они не выносят работу за зарплату. Это в них инстинкт, жилка, интеллект, развитый так же, как мы культивируем породу собак путем селекции. У них в крови знание того, что в работе за зарплату нет смысла, даже за высокую, если вы хотите разбогатеть.
Жизнь по шкале заработной платы не предполагает ни выгоды, ни капитала, ни прогресса. Они не говорят об этом, это для них слишком очевидно, они живут этим. Они мудры, как могут быть мудры только древние расы. С момента, как они открывают свои глаза, они видят абсурдность созидательного труда. Стоящим делом для них является выжидать, пока материальные блага будут произведены и затем каким-нибудь образом отнять их у производителей.
И они знают, как осуществить это, подобно животному, знающему свое дело, и растению, знающему свое дело, — инстинктивно. Так, они будут практиковать медицину, право — любую профессию, которая, как и бизнес, получает свою долю от совершенной, законченной, чеканной формы материальных благ, после того как простой народ произведет их.
Но в поте лица своего добывать сырье из земли и производить из него рыночный продукт — нет. Древние народы ненавидят это, а ваши армяне просто не будут”.
Он помолчал, глядя на меня, и, видя, что я не смотрю на него, вылил еще порцию своей пропаганды.
“Армяне, – сказал он, – наиболее интеллектуальная, в совершенстве отобранная, наиболее высоко развитая раса в мире — с точки зрения цивилизованности”.
Я снова назвал своих протеже. [евреев]
“Евреи? — повторил он. — Вы уже упоминали их, к моему удовольствию. Это означало, что вы уловили этот нюанс о древних народах. Евреи — это самый обычный пример — пример древнего, ловкого, интеллектуального народа, и действительно, они обладают инстинктом эксплуататоров. Они выезжают на ростовщичестве.
Но они будут работать. Они не любят работать, но их можно заставить. И они творческие, изобретательные и сентиментальные люди. Среди них все еще есть художники, философы, пророки. Они не совершенны. Они являются незаконченным продуктом цивилизации, полуфабрикатом.
Я понимаю, почему их боятся и ненавидят, в них есть чувство собственного превосходства древней расы. Но упоминать евреев в том ряду древних народов, о котором я говорю, нелепо. Мои древние расы изгнали ваших евреев из их собственной страны.
Евреи не могут жить за счет арабов, сирийцев, египтян. Они процветают в Англии, богатеют во Франции и Германии и, конечно, в Соединенных Штатах. Но китайцы, например, адсорбировали евреев, как кит заглатывает мелкую рыбешку, так и арабы, турки, греки, а что касается армян…”
“Евреи, – сказал он, переводя дыхание, – евреи сами относятся к армянам так, как европейцы-антисемиты относятся к евреям, и точно так же греки, турки — все остальные расы, когда-либо имевшие с ними дело. Они чувствуют, что армяне всех их заставят работать на себя. И так оно и есть.
Армяне вмещают в себя все от евреев и всех остальных рас — и помимо того, они христиане!”
Он приостановился, ожидая, что я сам сделаю вывод, но, поскольку я не проглотил эту наживку, продолжил, давая мне еще один шанс.
“Армяне, – произнес он, – не должны владеть Арменией, плодородными землями. Они не будут сами работать на них, даже для самих себя. Они хотят только обладать землей, как собственностью.
Они даже не станут заниматься организацией работ и развитием. Они отдадут землю другим в концессию. Они хотят жить на побережье, в городах, на ренту, прибыли, дивиденды и доходы от торговли в акциях и звонкой монете, созданных капиталом и трудом”.
“Таких людей очень много, – возразил я, – армяне не исключение”.
“Я вижу, вы все еще не ухватили мою точку зрения, – ответил он. — Действительно, есть множество других, кто хотел бы этого. Французская буржуазия идет в этом направлении, к этому склоняются наши английские буржуа, в особенности так называемый высший класс. Это является их идеалом. Они бы хотели ничего не делать, но они не могут. Они безвредны. Они желают только тратить. И они тратят, как вы видите. Даже ваши евреи — транжиры, великие транжиры. Но ваши армяне не будут ничего делать и не будут тратить.
Они получают и хранят, они продают, но только чтобы снова покупать и получать больше и больше. Развитие такого совершенного, истинно коммерческого духа — это результат эволюции, а в эволюции различаются степени. И армяне — это высшая степень.
Я говорю вам, если когда-нибудь армяне получат возможность, если они будут владеть одним уголком земли, они завладеют всей землей и заставят работать все остальное человечество. Вот что знают и чего боятся турки, греки — и все, кто знает их”.
Он опять подталкивает меня сделать вывод за него. Я не хотел этого делать и вынудил его продолжать.
“Итак, – отпарировал я, – Армения — для некоего вашего союзника, некоего партнера британского капитала, а армян вы предоставляете нам, американцам. Прекрасно. Возникает два вопроса: что может ваш союзник сделать в Армении без трудовых ресурсов? И что, черт возьми, можем мы, американцы, сделать с армянами без Армении?”
“О, – сказал он, – есть и другие народы на Балканах, в Малой Азии, Индии и Африке — отсталые нации, действительно отсталые нации, которые будут работать. Они могут быть переселены в Армению. В трудовых ресурсах недостатка нет”.
“Итак, это разрешает для британцев практическую проблему, – сказал я. — А как насчет идеалистичекой, американской проблемы? Что мы должны делать с армянами?”
Он не ответил. Его британский юмор или дипломатическая осторожность, или что-то еще не позволили ему. Он пустился рассуждать об опасности для азиатских трудящихся или европейских капиталистов допускать армян куда-либо, где есть шахты и земли.
“Вы не осознаете, – заключил он, – какая трудная и деликатная задача управлять чужим народом”.
“Вы ошибаетесь”, – сказал я с негодованием и повторил мое обвинение в его незнании нас. “Вы неправильно информированы о моем народе, – заявил я, – как и, по-вашему, мы — о европейцах, турках, армянах и остальных”.
Я сослался на Филиппины, Кубу, Сандвичевы острова — все страны, которыми мы успешно управляли. И я напомнил ему, что мы имеем иностранцев всех мастей в самом центре нашей страны. Мы заставили работать даже армян. Мы сделали нашу черную работу, заявил я, так же, как любое правительство на земле, не исключая британского, и чтобы убедить его в нашей практичности, я рассказал об иностранных рабочих в Новой Англии, на Юге, Западе, повсюду.
Но я случайно упомянул наших аборигенов, американских индейцев.
Он тут же ухватился за это.
“Вот оно, – воскликнул он. — Вот, что я подразумевал все время! Ваша политика по отношению к вашим индейцам — единственно возможная по отношению к армянам”.
Я был опрокинут, поражен. Я спросил, что он подразумевает под нашей политикой по отношению к индейцам, и он отвечал, что мы “истребили их всех — не так ли?”
Я смерил его с ног до головы, как некогда он. С наслаждением.
“Итак, – сказал я после долгой паузы, – вы полагаете, что именно это мы должны проделать с армянами — убить их всех до единого”.
“Нет, нет, нет, – поправил он. — Как вы, газетчики, неправильно понимаете и цитируете”.
Он вовсе не подразумевал истребление в качестве политики. Он знал, что мы не способны на это. Что мы должны делать? Он не сказал. Он кружил и кружил вокруг да около, это было утомительно. Но я проглотил наконец наживку. Он вынудил меня высказаться и не поправлял.
Он определенно не имел в виду, что мы должны сознательно и умышленно истребить армян.
Ни в коем случае.
Он всего лишь верит, что, перепробовав все прочие возможности, мы придем к этому. И сделаем это хорошо, не оставя ни Адама, ни Евы, которые могли бы зачать Каина.
“Но не вызовет ли это скандала?” — спросил я.
Он полагал, что нет. Он напомнил мне, что мы настолько идеалистичны и филантропичны, что можем делать все, что угодно, не теряя ни нашего идеализма, ни доброго имени.
“Разве был какой-нибудь скандал по поводу ваших индейцев? — спросил он. — И вы никогда не сомневались в вашей правоте. Вы захватили часть Мексики, оккупировали Гавайи, взяли Филиппины и Пуэрто-Рико силами испанских армий, вы купили Датские острова и разместили ваших морских пехотинцев в Центральной Америке.
Вскоре вы будете вынуждены восстановить порядок в остальной части Мексики. И все же, – сказал он с восхищением, – я думаю, вы продолжаете ратовать за самоопределение малых наций. Вы — маленькая империя и вы предупредили нас в вашей Доктрине Монро, что собираетесь стать большой. И, несмотря на это, вы — антиимпериалисты. Вы воевали против германского империализма”.
“Вы также”, – сделал я выпад.
“О, это не одно и то же, – возвратил он выстрел. — Мы империалисты. Мы честно называем себя Империей и мы честно воевали за нашу Империю против германской. Но вы — вы воевали против империи за самоопределение”.
В этом что-то было, и он коварно выждал, пока я проникнусь этим.
И когда я не ответил — а я не мог в ту минуту, — он продолжил:
“Я верю, что вы, американцы, можете сделать все, что угодно, и не будете осуждены ни миром, ни самими собой. В этом есть что-то очень значительное, очень полезное для мира.
Это позволяет вам осуществить в Армении то, что нужно, – тщательно, постепенно и полностью, не пропуская ни одного армянина, и все без скандала, ни в малейшей степени не ухудшая вашего мнения о себе”.
“И, – поспешил он добавить, – кто-то же должен решить армянскую проблему. Мне видится некая поэзия, добрая политика в том, что самая идеалистичная в мире нация одержит верх над самой практичной”.
Что он мне подсовывал? Был ли это английский юмор? Я пристально посмотрел на него. Он и глазом не моргнул.
Он опять имел раздувшийся вид. Это утомительно и рискованно — интервьюировать англичанина.
Я вспомнил, что он может при желании отречься от интервью, и решил тут же подвергнуть его тесту:
“Как я понял, – сказал я, – мы, американцы, – коммерческая культура, как армяне, как все эти древние народы, которые должны быть истреблены”.
Он кивнул: “Они думают, что развивают бизнес, в то время как культивируют определенную породу людей — расу бизнесменов, зависящих от созидательного труда остальных людей, которые ненавидят их за то, что они всякого могут превзойти в торговле и жить не работая — трутни, паразиты, самые практичные люди с самыми христианскими манерами”.
– Вы, американцы, говорите хорошо, – сказал он. — Ни один англичанин не смог бы сформулировать что-либо так ясно.
– Если сейчас, в нашей современной, ранней стадии развития, мы можем, управляя армянами, видеть конечный продукт нашей культуры, если мы можем понять, что армяне сегодня — это американцы в будущем…
– Завтра, – поправил он.
– Тогда, – продолжал я, – мы должны в исступлении истребить их всех.
– Так, так.
– Мы должны убить всех армян, но для этого мы должны хотя бы предварительно попасть домой.
– Телеграф, – предложил он, – это быстрее.
– Телеграфировать домой, – согласился я, – предупредить об опасности пересечения практического бизнеса с христианским идеализмом. Слишком много идеализма и слишком много бизнеса могут испортить и то, и другое и навредить нам как нации.
– Так, так.
– Это может превратить великую процветающую Америку в Армению, которую Британия и Россия (в будущем) поделят надвое: одну часть — земли — для Англии, другую — людей — для России.
Он молчал. Я подождал, надеясь, что он уловит американский юмор. Он тоже подождал, но поняв, что я чего-то жду, заговорил сам.
– Ваша идея, – начал он.
– Моя идея! — взорвался я.
– Да, – сказал он. — Это идея. Это хорошая идея в теории, но по сути идеалистическая. Неужели вы верите, что американцы согласятся увидеть свою схожесть с армянами?
– Вы, англичане, видите, – отрезал я.
– Правильно, – согласился он задумчиво. – Мы видим значение армян для американцев, мы, английские империалисты. Но я сомневаюсь, что простые англичане смогут предвидеть свою судьбу в судьбе древних народов, которыми они управляют.
Я был совсем повержен. К счастью, он этого не видел. Его глаза были опущены. Он поднялся и проводил меня до дверей, оставаясь в глубокой задумчивости.
— До свиданья, – сказал он, – мне понравилась ваша теория. Это заманчиво. Боюсь, это не будет работать на практике, но пишите.
Пишите осторожно, не слишком ясно, и, кстати, не цитируйте меня: я не сказал ничего, ничего…
Только впоследствии я осознал, с некоторым шоком, что и он преследовал свою цель, и целью этой было внушить мне британскую идею американского мандата над армянами.
Ничего ты не осознал, он приоткрыл завесу над мирозрением, мировозрением бритта, весь мир принадлежит им, и если где-то пока что считают иначе, это временное недоразумение, которое исправят последующие поколения. Исправят чужими руками.
Замените армян на ливийцев, сирийцев, иранцев, китайцев, и вы увидите что прежде всего это корм для хищников, которыми себя мнят мелкобританские “имперцы”.
Думаю получив получив шанс, они с упоением вопьются гнилыми зубами в брюхо ослабевшему пендосскому слону…
Что читает в дороге Билл Гейтс?
Близится пора отпусков, а книга, как известно, один из самых лучших спутников в дороге. Возможно, вы любите какой-то конкретный жанр, но мы рекомендуем отойти от шаблона и расширить кругозор. Билл Гейтс предпочитает довольно разнообразную литературу, и почему бы не последовать его примеру? Журнал Wired попросил Билла Гейтса рассказать о том, что он читает в дороге. Итог – любопытный и разнообразный список книг, в котором нашлось место физике и лирике, бизнесу и социальным наукам.
«Я всегда путешествую с тремя сумками книг – сборной солянкой из того, что уже прочитано, и того, к чему я только подбираюсь. Некоторые из них облетели земной шар уже не раз, но я намерен дойти и до них! Я читаю в пути, между встречами, по вечерам и особенно в отпуске. Как вы видите, я поклонник старого доброго печатного слова. Мне нравится делать заметки на полях. Думаю, я все-таки перейду на электронные книги, когда в них будет удобно делать комментарии.
1. «Фейнмановские лекции по физике».
Маленький карманный вариант классических лекций по физике Роберта Фейнмана. Всегда приятно вернуться к корням и почитать мастера.
2. «Введение в статистику в картинках».
Купил ее для одного из моих детей. Очень помогает объяснять сложный предмет тинейджеру.
3. Гэри Штейнгарт, «Суперпечальная правдивая история любви».
Обычно я не читаю художественную литературу, но эта книга – отличное размышление на тему морали применения технологий. Будет ли прогресс служить благосостоянию каждого или же он просто сделает людей более нарциссичными?
4. «Великие курсы» (DVD).
Я рано ушел из колледжа, но, вероятно, именно я – главный в мире потребитель академических курсов онлайн и на дисках. Недавно я наслаждался «Пониманием секретов человеческого восприятия» и «Океанографией: исследованием последних диких мест планеты». Лекции по астрофизике Нила ДеГрасса Тайсона под названием «Моя прекрасная Вселенная» также чрезвычайно захватывают.
5. Джаред Даймонд, «Мир до вчерашнего дня: чему мы могли бы научиться у традиционных обществ?»
Я большой фанат Джареда Даймонда. Прошлым летом я даже приглашал людей на совместные чтения этой книги.
6. «Чечеткой до работы: Уоррен Баффет практически обо всем».
Какая-либо компиляция мудрости Уоррена Баффета должна быть под рукой в любое время дня и ночи. Финансовый журналист Кэрол Лумис собирает одни из лучших его мыслей в этой книге.
7. «Тропа между морей: создание Панамского канала».
Я читаю это, чтобы подготовиться к семейным каникулам в Панаме. Настоящий Дэвид МакКаллоу: эпическая драма, политические интриги, разбивающие сердце поражения и финальный триумф.
8. «Лучшие стороны нашей натуры: почему насилия становится меньше».
Одна из самых важных книг, которые я когда-либо читал. Стивен Пинкер демонстрирует, как мир эволюционировал, чтобы в нем стало намного меньше насилия. Звучит парадоксально, если вы смотрите новости, но это факт!»
По материалам wired.com
Դեսից-դենից 